Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
— Мы так и без работы останемся. Нечего будет ремонтировать…
Заглянул к ним председатель через две недели, отозвал Степана в сторону, сказал:
— Вечером загляни ко мне. Ждать буду. Договорились? — И, не дожидаясь ответа, ушел.
— Чего он тут? — придвинулся к Степану Костя. — О деньгах болтал?
— Домой к нему велел прийти…
— Ну, — присвистнул Костя. — Никак уговаривать начнет: то да се, мало денег… Знаем мы их… Ты смотри, не сдавайся… А почему не обоих?
— Я почем знаю.
— Мне бы надо.
— Хошь — иди. — И отошел к стене. Но работа не шла. Все мысли одолевали Степана. О чем это он с ним толковать будет? Уж не разыскал ли их Федяшин?
Взглянул на Костю. Тот постучал молотком, а потом заглянул в проем двери:
— Кончай! Хватит на сегодня! Вон моя разлюбезная идет.
— Это можно, — согласился Степан.
Митькин не сразу ушел, как делал обычно, а постоял рядом со Степаном, не выдержав, спросил:
— Не идешь, что ли?
— Да надо идти.
— Ну, смотри… А то… А-а… — Махнул рукой и заторопился к выходу.
Следом за ним пошел и Степан. У ворот Мотиного дома приостановился. Знал: хлопочет она сейчас у печи в огороде, его дожидается. Не махнуть ли на слова председателя? Степан нерешительно, будто кто подталкивал сзади, пошел вдоль забора дальше.
У крыльца Степана встретил сам председатель. Наверно, уже поджидал. Еще в сенцах закричал:
— Эй, ребятки, открыть ставни!.. Михайловна, собери-ка на стол!
Мимо Степана, задевая его ручонками, пробежали дети. Жена председателя, улыбаясь, подала ему руку, показала на стол:
— Присаживайтесь. Я сейчас.
Дети открыли ставни, в комнате стало светло, уютно. Степан облегченно вздохнул, но тревога все еще не покидала его. Когда председатель подсел к нему, он почувствовал, что как будто прирастает к стулу.
— Значит, Степан, так. У меня тут дело до тебя есть. Нужно, понимаешь, тумбочку лаком покрыть. Смастерить ее я смастерил, а вот лаком покрыть не научился… Ты чего так смотришь? Не ожидал?
— Не ожидал.
— Я тоже, — улыбнулся председатель и поторопил жену: — Михайловна, ну что же ты?
Степан украдкой последил за женой председателя, и она вдруг напомнила ему Глашу — такая же проворная, ловкая. Он вспомнил Глашины слова: «Ох, трудно, целых три месяца! Может, пораньше? Может, наведаешься?»
В дверях появилась девочка лет четырех. Увидев незнакомого дядю, она, косясь на него, подбежала к матери, сунулась в колени.
— Последыш, — сказала Михайловна, дала девочке ватрушку, та не оглядываясь убежала.
Степан проводил ее взглядом, неожиданно для себя признался:
— У меня тоже девочка. Только чуток помоложе.
— Вы разве женаты? — удивилась Михайловна и уже тише, будто растерявшись, добавила: — А я думала, что нет.
И Степан понял: о нем и о Моте знает уже вся деревня, — и ему хотелось встать и уйти, но тут вмешался в разговор Иван Кириллович, пригласил Степана к столу.
— Обо всем потом, а сейчас пора уж перекусить.
Они выпили, и как-то само собой, Степан и не заметил как, завязалась беседа о том, где научился плотничьему и столярному делу Степан.
— У меня еще дед по деревням ходил. Церкви ставил. Мастер был настоящий, не то что мы сейчас.
— Ну уж не говорите, — возразил Иван Кириллович. — Я вас сразу отметил про себя: молодцы. Потому и денег не пожалел. Сам знаю, что такое хороший мастер в деревне. Без него в колхозе не жизнь.
— Это правильно, трудновато без нас, — гордо признался Степан.
Ему уже нравился председатель: впервые встретил такого, который так задушевно с ним разговорился. И он рассказал об отце, который был тоже отличным мастером, и о себе, и о том, как работал в строительной конторе, всегда портрет его висел на Доске почета, и как все это приключилось с ним, и как он не может обиды простить, и, видя, как кивал молча председатель, не выдержал, спросил:
— Тут до меня слушок дошел — пришлось вам тоже обиду стерпеть.
— Пришлось немного… Да это дело прошлое. — И, наклонившись к Степану, улыбнулся. — А мне за вас в райкоме попало… Тоже бы надо обидеться, а я вот с тобой сижу, разговариваю.
Степан насторожился, старался не смотреть в глаза Ивана Кирилловича, чтоб не сбиться с мыслей.
— Насолил мне ваш брат предостаточно, — продолжал Иван Кириллович, — вот вы где у меня сидите, — он хлопнул себя по шее. — А я вот взял вас, и, кажется, не промахнулся. Уж шибко вы мастеровые. А такие нам позарез нужны… Может, Степан, так договоримся: останешься у нас? Я тебе дом поставлю.
— У меня свой есть.
— Тем лучше… Заживете не хуже других. Разве лучше мотаться из края в край? Вам сейчас все труднее приходится, сам знаешь это, а придет время — вас не будет и в помине, только слава худая останется. Ты не подумай, что испугался я там чего, раньше поговорить собирался, да все время не находил… Жаль мне вас отпускать.
— Может, ошибаетесь?
— Навряд. У меня на этот счет глаз наметанный. За твоего напарника не ручаюсь, а ты не такой… Ты вроде сына приблудного.
— Вот даже как! — усмехнулся Степан.
— Оседать тебе пора, Степан! Вот и подумай.
— Я к воле привык, — пришли к Степану спасительные слова.
— Какая уж там воля! От жены сбежал, от ребенка. Вроде странника, перекати-поле.
— Темнеет уже, — напомнил Степан.
— Да бог с ней, с тумбочкой… Ты подумай лучше, а как подумаешь, скажи.
— До свидания, председатель, — сказал на прощанье Степан и не оглядываясь вышел на улицу.
Он шел медленно, смотрел в освещенные окна, прислушивался к голосам затихающей постепенно улицы, и вдруг ему стало грустно, захотелось увидеть Глашу, Танюшку.
«Верно, странник я, перекати-поле, — согласился Степан. — Домой надо возвращаться, к семье… Счастья искал, а какого — и сам не знал. А может, оно в каждом доме, где свет горит».
Он прошел мимо Мотиного дома, но потом вернулся, остановился у калитки. На кухне горел свет, и в окне он отчетливо увидел тень. Мотя сидела у окна и ждала его, ждала. Пойти к ней, сказать всю правду, — но рука соскользнула с воротцев калитки.
Степан быстро пошел по улице к дому бабки Матрены. Бабка Матрена уже улеглась на печь. Она, кажется, нисколько не удивилась, когда услышала голос Степана, включила свет, пропустила Степана на кухню, вошла туда следом, молча присела на лавку.
— Принести, что ль? Осталось немного, — догадливо спросила она.
Степан кивнул головой, присел к столу, а выпив самогонки и почувствовав, что не пьянеет, налил еще стакан. Бабка Матрена в длинной ночной рубашке ежилась у окна, но не шла на печь, — видно, ждала, что скажет Степан. Не дождавшись, сама спросила.
— Уезжаю я, бабка Матрена, — ответил он. — Жена меня ждет, дочка…
— Эх, — вздохнула бабка Матрена, — горемычный ты мой… Э-эх… — вздохнула снова бабка Матрена.
9Утром, придя на коровник, сразу же признался Косте Митькину:
— Уезжаю я.
— Это куда же? — улыбнулся Костя. — Кириллыч куда отсылает?
— Да нет, домой уезжаю.
— Это что же? — изумляется Костя, внимательно глядит на Степана. — Сдурел никак… Он, что ли, надоумил?
— Нет, сам я.
— Не понимаю… Тогда, может, с Мотей поругался?
— Нехорошо все это.
— И верно, сдурел. — Костя изумился еще больше и покрутил пальцем возле виска. — Э-э, все это фантазия твоя. Любовь?.. Так, природа. Вот Катька говорит «люблю», а денег на водку не дала вчера. Какая ж это любовь? Да и что такое любовь? Вот я соленые огурчики люблю. Это я понимаю.
— Я пошел, — сказал Степан и начал собирать инструмент в брезентовую сумку.
— Ну и катись, — сердито прокричал Костя, — пропадай, черт с тобой! И зачем я только с тобой связался! А я остаюсь. Я хочу подышать этим воздухом, этой тишиной! — Костя полез на крышу коровника. — Погляжу, как будешь уходить!
Председатель не удивился, велел бухгалтеру выдать Степану документы и деньги, на прощанье сказал:
— Зря ты это, Степан. Не подумай, что меня в райкоме чем-то обидели. Главное, чтоб человек знал, нужен он или нет. А раз нужен, значит, и обиды не должен таить. Так что подумай еще раз, Степан. Или в стройконтору возвращайся, или к нам, сюда. Примем. Такие люди, как ты, нужны…
Он хотел что-то еще сказать, но тут зазвонил телефон. Степан, осторожно прикрыв дверь, вышел из кабинета. Получив деньги, он забежал к бабке Матрене, простился с ней, а под вечер постучал в знакомую калитку. Не поднимая глаз и не говоря ни слова, вошел в избу, стал собирать свои вещи. Мотя помогала ему, и как будто невзначай ее рука коснулась его руки, и Степан посмотрел на Мотю, и Мотя подалась к нему, быстро заговорила:
— Ждала тебя. Не пришел… Зачем же?.. Я ведь не осуждаю. Я раньше догадывалась, молчала только, думала — уйдешь…
— Извини меня, Мотя, — тихо проговорил Степан, не глядя на Мотю.
